Жизнь моих родителей оборвалась в автомобильной катастрофе, как собственно должно было случиться и со мной. Но как я сейчас понимаю, едва пробудившиеся способности метаморфа не дали мне погибнуть в этой свалке столкнувшегося железа и пластика. Сердце сдвинулось в сторону, позвоночник внезапно оказался куда крепче, чем ожидалось, а кости куда гибче. Я отделался мелкими трещинами в костях, ранами и сотрясением мозга, даже без обильной кровопотери. Врачи удивлялись, очевидцы списывали все на благодать божью и его расположение, а я лежал в больнице и думал, как жить дальше. Хотя вру, ни о чем я не думал, просто спал и ел, пытаясь занять себя хоть чем-то. Когда тебе восемь, вряд ли ты задумываешься о завтрашнем дне.
Пока существующие и не очень родственники, которых я и помнил-то с трудом, делили моё наследство и меня, поливая друг друга грязью и перетягивая на себя одеяло, мне оставалось только спокойно спать и есть. В конце концов, прямо из больницы я попал в другой мир, в другую семью. С высоты своих восьми лет мне было понятно, что все чрезвычайно отличается и должно отличатся от того, к чему я привык. Но, увы, понимать и соотносить свои действия с этим понимание я научился гораздо позже. Всё стало совершенно по-другому. Все вечера эта семья просиживала под телевизором, изредка переключая каналы, на утро никаких свежих оладий и виноградного сока, который я любил, или хотя бы молока, которое я терпел. Зато я чуть ли не впервые попробовал синтетические хлопья быстрых завтраков. Они были сладкие, что само по себе было положительным, но ужасно прилипали к зубам и оставляли не сильно приятный привкус после завтрака. Впрочем, это было терпимо.
Обижало другое, пришлось менять школу… Это учебное заведение отличалось не в положительную сторону, зато было образовательным в полной мере этого слова. За несколько недель я прочно вызубрил, что садится за школьный стол, нужно предварительно осмотрев стул; через главные ворота в здание школы лучше не входить, если не хочешь остаться без завтрака и денег; на лестнице лучше не попадаться на глаза старшеклассникам; а те, кто хочет стать твоим другом, вполне вероятно просто хотят над тобой поиздеваться. Это была стандартная жизнь, от которой я до недавних пор был совершенно далек, к этому можно было бы привыкнуть, если бы не одно но – я не желал привыкать. Приходилось много оборачиваться и много запоминать, но к концу своего школьного года, я мог гордиться проделанной мною работой. Меня не трогали одноклассники, меня обходила стороной шпана младшей школы, ко мне не могли прицепиться учителя. Я стоял на перекрестке, но стоял в одиночестве и никто не мог бы толкнуть меня в спину…
Мой старший неродной брат, которого я впрочем никогда братом и не называл, потому что не чувствовал какого-то родства с человеком старше меня лет на шесть, собственно и не обращавшим на меня внимание, часто вынужден был брать меня с собой, когда мои новые родители боялись оставлять меня самого в доме. Я не возражал, убегать мне тоже не было смысла. Гораздо интереснее было просто сидеть, забившись в угол, и внимать диковинным словам, что проскальзывали в разговоре собравшихся подростков, втайне от родителей пьющих свое первое пиво. Уже потом я осознал смысл этих слов, когда мой приемный отец за одно из них, проскользнувшее в моем ответе, сначала отругал, потом отлупил меня. Вне себя от унижения и злости в тот вечер я отправился спать. Утром оказалось, что кто-то прокол шины на колесах машины, спешащего на работу моего приемного родителя. Подозрение сразу пало на меня, но было отметено в сторону, ведь чтоб добраться до гаража, мне нужно было бы спрыгнуть с третьего этажа, протиснуться в узкое гаражное окошко, а потом забраться как-то обратно в мою комнату. Хотя смею сказать, что сам я мало что помню из того вечера.
Периодически к нам приходил полный лысоватый человек из отдела опеки, пытался со мной говорить, все расспрашивал о жизни и увлечениях. Я молчал, изо всех сил стараясь, чтоб меня не стошнило. Этот человек много курил, он садился слишком близко, и его улыбка была слишком сахарной. Он меня бесил, я понимал это, но чем-то обосновать не мог. Но однажды я не сдержался и объяснил парой крепких выражений, что о нем думал. К тому времени, я уже полностью осознавал смысл вертящихся иной раз на языке интересных мне слов, которые, как я узнал позже, назывались нецензурщиной и не приветствовались в приличном обществе. Поэтому вежливый тон мальчика, сказавшего ему весьма ядовитые и грязные вещи, не мог обмануть представителя властей, и тот, краснея и бледнея, вышел из дома, грозя моей приемной семье, да и мне в первую очередь всеми карами небесными. В тот вечер, не выдержав своего жуткого интереса, я нашел информацию о карах небесных, проникся и долго не мог заснуть, столь заманчивыми и масштабными они были.
Спустя три годя, богатых на мелкие события и не отягощенных особыми радостями жизни, я вполне привык к такой жизни, а также научился не смешивать разных людей и разные ситуации. Меня все так же привлекали ругательства, но теперь от меня их вряд ли можно было услышать в компании взрослых людей, но вот среди подростков моя слава бежала впереди меня. Не раз приходилось особо заковыристым пожеланием дальней прогулки по местам заповедным избавляться от очередного нахального школьника. Я тасовал слова, как карты в колоде, смешивал их подобно реактивам на уроке химии, но иногда меня тянуло не сказать очередную гадость, а просто врезать со всех сил сопернику по лицу. У меня не было друзей, вокруг были лишь подпевалы и прихлебатели, жаждущие моей защиты или шанса поиздеваться надо мной, когда придет и мой черед пасть перед более сильным. Падать, в каком бы то ни было смысле, я не желал.
Мой первый значительный проигрыш случился вовсе не в физическом плане, а скорее на эмоциональном уровне. Первая любовь в двенадцать лет всегда страшна непониманием… как собственно и в любом другом возрасте. Но видимо моя детская психика не была готова к таким поражениям, любовь оказалась невзаимной. Узнав о личности соперника, я долго не мог прийти в себя… И встретив их на улице вдвоем, подстегнутый своими детскими обидами, я не мог уснуть тем вечером, проклиная какого-то пацана, что держал её за руку. Проснулся я, когда перепрыгивал забор чужого дома из двора на улицу, неуклюже дернулся и споткнулся об цветочную клумбу у двухметрового заборчика. Одетый в пижаму посреди ночи я стоял и думал, как меня могло сюда занести, и что я успел сделать спящему пацану, которого предпочли мне. Уже придя домой, пробираясь улицей и садами, я начал вспоминать всякие странности, что преследовали меня казалось всю жизнь, но особо мной не выделялись в разряд чего-то необычного, потому что были довольно обыденными. Будь-то удачный прыжок из окна, или не сломанная чудом рука, или испугавшиеся бездомные собаки, или проколотые шины машины, стоящей в гараже с одним узким окошком у потолка. Мог ли я пробраться и сделать это? По всей видимости, мог…
С тех пор я стал пристальнее относиться к тому, что делаю и как делаю. Я контролировал силу своих ударов на уроках физкультуры, старался говорить тише, потому что мой голос иногда становился оглушительно громким, я не поднимал злого взгляда на людей, мне хватило нескольких напуганных до икоты одноклассников. Иногда в своей комнате я обнаруживал царапины, оставшиеся от острых когтей, иногда просыпался исцарапанный, один раз даже видел, как мои пальцы немного изменили форму и стали оканчиваться самыми настоящими когтями. С трудом пережив такие открытия, я решился впервые за мою жизнь у опекунов рассказать хоть о чем-то взрослым. И всю ночь провел, нервно смеясь в своей комнате, ну кто мог поверить подростку? Тем более что все факты выглядели более чем фантастически, а показать на себе какие-либо из изменений я не смог. На следующий же день меня записали на прием к психологу… Усмехнулся тогда и подумал, удивительно, что не к психиатру и просто на беседу, а не сразу на лечение. Впрочем, как оказалось, это был целый бессрочный курс с сеансами два раза в неделю. Вздохнул, послал по косой ухабистой дорожке прослышавшего о психологе соседского пацана, что учился со мной в одной школе, и решил просто наслаждаться происходящим.
Прошел еще год моего смирения с таким странным состоянием. За год добрая женщина-психолог ничего не выяснила, но я продолжал ходить на сеансы, спокойно отсыпаясь и решая несложные тесты. Бредить о настоящем состоянии вещей я даже не допускал возможности, не желая прослыть куда больше сумасшедшим. Иногда «оно» могло не проявляться неделями, когда я был совершено спокойным, но вылезало, стоило мне испытать какой-либо намек на стресс. Весь год я благодарил свои крепкие нервы и довольно пофигистическое подростковое отношение к этой жизни. Хотя на самом деле как раз какого-либо наслаждения в прямом смысле этого слова я не испытывал. Тело утрами болело, живот сводило судорогами. Иногда мне казалось, что вместо кожи у меня оберточная бумага, которая может разорваться от любого касания. Зрение то резко падало до темноты в глазах, то приходило в норму и, по-моему, даже превышало её. У меня часто возникали проблемы с дыханием, однако настолько краткосрочные, что не мог бы даже пожаловать об этом школьной медсестре. Однако когда я почти смирился с неудобствами, на уроке физкультуре, забравшись на самую высокую перекладину турника, я почувствовал, что отказывают мышцы и не смог удержаться, мешком свалившись на покрытую песком площадку. Будь это асфальт, все закончилось бы намного страшнее, чем ушибы разной серьезности. Тогда я по-настоящему испугался. Хотя как оказалось, это было лишь начало моих мучений, о которых никто и не догадывался…
Не скажу, что обладал каким-то особым человеколюбием до того, как меня поразила неведомая зараза, но в моменты ухудшения моего состояния ненависть к простым обывателям буквально изводила меня. Я не терпел их улыбок, смешков, счастливого щебетания и легкой жизни. Почему я должен страдать? Этот вопрос я задавал себе неисчислимое количество раз и каждый раз не находил ответа. Каждый раз я сжимал крепко челюсти и кулаки, бился головой об стену и пытался избавиться от жжения в глазах. Мне хотелось рыдать, но слез не было. Иногда я страшился своих чувств, того, что бы произошло, дай я им волю. На фоне этого все другие проблемы казались лишь мелочами.
В очередной раз я приходил с опекунами в городское управление по опеке, как обычно раз в три месяца. Обо мне рассказывали, со мной беседовали, меня наставляли на путь истинный и готовили к будущему. Мои приемные родители не подвергались никаким подозрениям, все дело было во мне. Год невнятных хождений к психологу - и на тебя смотрят как на больного, окружающим тебя людям сочувствуют и не могут обойти стороной любые, даже самые абсурдные слухи о тебе. В этот раз все было немного иначе, впервые была затронута тема будущего. Мой приемный отец заявил, что я после средней школы отправляюсь в колледж, получать рабочую профессию. Притом что мой так называемый брат спокойно учится в университете! Я безрезультатно возмутился, подозревая, что от меня уже ничего не зависит, а сказанное здесь лишь озвученное вслух решение, принятое давно. Никто даже не спросил меня, чего я хочу. Я вообще не собирался пока покидать школу, предполагая вполне удачную сдачу экзаменов и поступление на бюджет на физико-математический факультет не самого фигового университета. У меня были шансы!
Удивление и возмущение ослабили мой контроль и привели к тому, что я в действительности стал испытывать желание сделать кому-то плохо или больно… или и то, и другое. И с трудом сдержав порыв, просто наговорил присутствующим гадостей, не стесняясь выражений. Не дожидаясь реакции на свою тираду, я выбежал из кабинета и, пнув стену, понесся по коридору. Чья-то рука схватила меня за локоть, когда я мчался мимо, обернувшись я с удивлением заметил того неприятного человека, что приходил когда-то давно к нам на дом. Лысоватый пожилой мужчина добродушно улыбнулся мне, отчего все мой тело пронзила крупная дрожь. Но слыша крики приемного отца, я позволил увести себя в соседний кабинет.
Несколько секунд спустя пребывание в одном помещении с этим человеком уже не казалось мне правильным решением. Замок на двери тихо щелкнул, но этот щелчок показался мне громовым раскатом. В предвкушении какой-то неприятности ужасно заныли зубы. Мне показалось, что количество болящих зубов превышало количество когда-либо присутствующих в моем рту. Чем ближе пододвигался ко мне этот человек, тем подозрения мои усиливались в геометрической прогрессии. Не сразу я сообразил, что уже слышал о подобном. Примерно спустя несколько секунд, как потная рука мужчины легла на моё колено и сжала его. Посмотрев на это будто бы со стороны, я скривился и судорожным движением скинул чужую ладонь. Впрочем, этого типа было так просто не остановить. Его тело надвинулось на меня, прижав к диванчику, а тонкие губы протянулись к моему лицу. Запах табака душной волной ворвался ко мне в легкие. С трудом сдерживая рвоту, я рванулся в сторону, почему-то не пытаясь кричать. Мне было плохо, за дверью были едва слышны чьи-то разговоры, за окном шумела трасса, а меня пытался насиловать какой-то противный уродливый старик… Волна жара прошлась по позвоночнику, я слабо застонал, боль усиливалась, мой припадок, подстегнутый нервным срывом и отвращением к происходящему, тоже. Мужчина, услышав стон, подумал об успешности своих действий и начал стягивать с меня футболку. Сделать что-либо я уже не мог, зрение, как и слух, периодически пропадало, мышцы едва чувствительно вибрировали, кости ныли.
Я попытался вдохнуть свежий воздух, чувствуя, как замирает моё сердце, и вцепился в плечо мужчине черными длинными когтями, оставляя глубокие полосы у него на коже. Человек закричал и скатился с меня и дивана, зажимая льющуюся кровь. Впрочем, мне уже было все равно, что выкрикивает мой несостоявшийся насильник и кто ломает дверь из коридора… Я изменялся, почти сгорая в своей ненависти и злобе, и опять возрождался из пепла с какой-то легкостью и даже весельем. Пусть новое тело и было другим, то ощущение новой жизни вливалось в меня… ощущение свободы! Мне захотело смеяться, но из горла вырвался торжествующий вой. Вокруг валялись остатки моей разорванной одежды. Это испугало меня и вернуло обратно к рассудку и логике, которые сходили с ума. Потому что стать вот так просто зверем человек не может, это было бы чересчур фантастической теорией. Но я взмахнул хвостом, неуклюже царапнул кожаную обивку дивана, мои четыре лапы, на которых я твердо стоял, то покрывались чешуей, то зарастали черной шерстью… Я оскалился, и мой длинный язык провел по острым клыкам. «Какова кровь на вкус?» Мучимый неожиданным голодом спросил я у самого себя. И ужаснулся этой мысли. Витавший в комнате запах сигарет стал для меня невыносимым. И в миг, когда дверь в кабинет вылетела из косяка, я выпрыгнул в окно с третьего этажа, выбив стекло наросшей костяной броней. В след мне неслись чьи-то крики и звуки ударов.
Что было дальше, я плохо помню… Сколько времени прошло тоже неизвестно… Но солнце, висевшее над горизонтом, давно успело спрятаться в тени. Кажется, я устало брел по улицам, едва способный двигать ногами, или же легко перелетал с дома на дом, царапая когтями каменные стены и гоняя уже заснувших кошек. Был ли я наг или покрыт шерстью, рычал ли я или тихонько смеялся, мне было все равно… Потому что вокруг не было ничего настоящего, кроме как момента, сладкой дрожью выворачивающего тебя наизнанку, когда весь мир приобретает бодрящий заманчивый и шипящий цитрусовый запах. «Лимоны или апельсины?» Вертелась одинокая мысль в моем сознании, когда я учуял слабый, но примечательный кислый аромат в реальности. Я оглянулся вокруг, принюхался и пошел на запах.
В этот туманный рассветный час на перекрестке дорог, куда я вышел, стоял человек в домашних тапочках и простом спортивном костюме. Украдкой зевая, он поглядывал по сторонам, не обращая никакого внимания на свой странный вид и свое странное времяпровождение. Будто так и должно быть. А еще он держал небольшое блюдце, полное ароматных кислых щипающихся долек, - нарезанные лимоны. Я вышел на свет, отражение в витрине показало мне голого, грязного, худого подростка с сумасшедшими серыми глазами и взъерошенными светлыми волосами. Мне было все равно, я подошел к этому совершенно незнакомому человеку и выдрал из его рук тарелочку. Первый же ломтик заставил меня скривиться, но я мужественно положил в рот еще один кусочек и еще один, пока мои глаза сами не стали закрываться, а ноги перестали держать здорово исхудавшее за это ночь тело. Я даже почти не почувствовал, как блюдце упало на асфальт, а чужая рука уверенно подхватила меня поперек тела и завернула в тонкое одеяло.
Чужой дом, полный чужих запахов, чужие звуки чужого голоса… Мои глаза распахнулись в недоумении. Я давно живу в чужом мире, но чтоб настолько! Память пришла, опоздав на считанные секунды. Память о произошедшем, память о невероятном, память о… лимонах? Одна мысль о еде заставила меня судорожно сглотнуть обильную слюну, которая ко всему и так залила одеяло и подушку моего спального места. «Опять педофилы?» - с подозрением подумал я и тут же отмел предположение. Во-первых, я был одет в чужие, но свежие пахнущие порошком вещи, во-вторых, на теле, спешно осмотренном, никаких следов, а в-третьих, в этой комнате, где я лежал посередине большой двуспальной кровати, витал какой-то особый дух, который приглашал расслабиться и отдохнуть, возвращал спокойствие уставшему от переживаний разуму. Я зарылся в одеяло и прислушался к звукам, голосам, неспешному топоту ног. Сколько человек здесь живут? Один, двое, трое… или гораздо больше? Веселый смех и перебивающие друг друга голоса почему-то твердили, что живет здесь куда больше четырех человек. Сквозь щель под дверью донесся запах мясного и жареной картошки. Я тихо вздохнул, но вставать почему-то было неуютно… Хотя из-за голода уже начинал болеть желудок.
Дверь, тихо скрипнув, отворилась, впустив в комнату высокого человека с заставленным тарелками подносом в руках. Запах теперь витал по комнате, так что я не удержался и сел на кровати, забыв об уюте и сне.
- Ванная там, - указал на дверь напротив моей комнаты зашедший мужчина.
Я тут же спрыгнул с кровати, путаясь в длинных штанинах и рукавах чужой пижамы, и прошмыгнул мимо умываться. Впрочем, своего гостя я в достаточной мере рассмотрел, чтоб можно было утверждать, что именно он подобрал меня на улице. Высокий, немного смуглый, пепельного цвета короткие волосы, открытое лицо и зеленоватые глаза… Ничего примечательного, кроме правдивой заботы в его голосе и веселой улыбки на губах. Наскоро умывшись, я вернулся в комнату, где был тут же усажен за завтрак и подвергся ничего не значащим вопросам, да и услышал ничего мне не говорящие ответы. К концу беседы мужчина, назвавшийся Лестором, сочувствующе посмотрел на меня и сказал, что в таком психически неустойчивом возрасте пройти метаморфоз, не зная и не понимая, что тебя ждет, это ужасно, и что теперь Семья сделает все, чтоб мне помочь. Я удивленно пожал плечами, хотел сказать, что я как-нибудь сам справлюсь, как и раньше, но, увы, говорить и жевать у меня никогда не получалось.
Через двое суток ничегонеделанья я обнаружил, что поменял фамилию и место жительства. Как это было сделано без моего ведома и какова причина всех этих изменений в моей подростковой жизни, мне знать не хотелось, чихать я хотел на все это... Что с успехом и делал, не обращая внимания на достойные этого самого внимания новости о происходящем вокруг меня, да и не особо расспрашивая разнообразных жителей этого огромного дома о чем-либо. Когда же Лестор с улыбкой сообщил, что все мои вещи из дома моих бывших попечителей уже собрали и перевезли в моё новое место обитания, а вскоре за мной приедет мой наставник, мне стало не по себе.
Я решил увидеть этого наставника и по-тихому слинять из этого странного дома, где жильцы были чем-то похожи друг на друга, хотя здесь постоянно кто-то или въезжал, или выезжал. Наставник оказался жилистым ухмыляющимся мужчиной, коротко подстриженным спереди обладателем длинного хвоста посеребренных сединой волос на затылке. «Лет сорок-сорок пять, возможно, военный», - я составил своё предположение и решил в гостиную не спускаться. И рвать отсюда когти, пока наставник не очнулся и не забрал меня в какую-нибудь военную школу. Я хотел стать астрофизиком, а не прапорщиком какой-нибудь забытой богами военной части. Когда звуки немного стихли и дом погрузился в сон, я тихо приоткрыл окно и выполз на скат крыши. Прыгать с третьего этажа не хотелось, поэтому пришлось идти туда, где одну стену увивало какое-то растение. Цепляясь за зеленые побеги начал спускаться вниз, но не удержался и полетел с высоты второго этажа. Мужские руки поймали меня будто девчонку, но тут же резко выпустили, и я больно стукнулся копчиком о землю. Злобно сверкнул глазами на помешавшего побегу, непонятно каким чувством признав в нем своего будущего наставника.
- В комнату, - вздернул меня с земли на ноги мужчина и, отвесив подзатыльник, толкнул в сторону парадного входа в дом.
На моё «Да пошел ты…» широкая ладонь невидимым движением треснула меня по голове еще раз.
- Поговори мне тут, - усмехнулся мужчина и многозначительно примостился в беседке на улице.
Почувствовав, что сейчас посыплются звезды из глаз после второго удара, я спешно развернулся и, скрывая злые слезы, взлетел по ступенькам в комнату. Раньше я не видел смысла в том, чтоб становиться чьим-то учеником, теперь же для меня это было смерти подобно. За остаток ночи, использовав все возможные ингредиенты во всем доме, я создал несколько отвлекающих дымовых бомб, пару перцовых, смешал в порошок снотворное со слабительным и снотворное с успокаивающим, навязал ниточек на всех этажах, поставил милые ловушки по всему дому: от вырывающихся под напором воды шлангов в рукомойниках до сыплющейся на голову смеси из муки и перца. Зато я доказал, что не зря зубрил химию, физику и математику, все траектории были продуманы до мелочей, а составы смесей вывешены до грамма. Промаявшись до рассвета и удовлетворенно осмотрев дело рук своих, прилег на кровать и чутко задремал.
Какофония голосов разбудила меня спустя всего пару часов, жильцы этого дома как раз собирались по своим делам и работам. Я с пристальным вниманием сидел у двери и прислушивался к нередким крикам, ожидая, что раздастся нужный мне голос. Он раздался, но почему-то совсем не там, где я ожидал. Легкий сквозняк взъерошил мою отросшую челку и почти на ухо мне тихо сказали:
- Милая попытка, но даже близко не удачная.
Я вскочил на ноги и попытался вывернуться из хватки длинных рук, но получил звонкую затрещину, был завернут в одеяло с головой и вынесен на улицу. Мой непрошенный и нежеланный наставник залез ко мне в комнату через окно. В тот прекрасный день, хотя стоит ли называть его прекрасным, закончилась одна полоса моих неудач и страданий и началась другая.
Так закончилось моё детство.
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума